Речь на тундровом энецком языке

Сказка «Сирота», записанная в 2000-е г. в пос. Воронцово А. Б. Шлуинским и О. В. Ханиной от Ирины Пайковны Кошкаревой (в девичестве Туглаковой).

Больше аудио и видео с речью на тундровом энецком языке в соответствующем разделе этой страницы .

Тундровый энецкий

I. Социолингвистические данные

1. Существующие альтернативные названия.

В русском языке нет общепринятых альтернативных названий тундрового энецкого языка. Есть устаревшее название «язык енисейских самоедов», однако оно объединяет тундровый энецкий и близкий к нему лесной энецкий. В то же время, сами лесные и тундровые энцы никогда не считали, что они составляют единый народ: они использовали разные самоназвания и традиционно никогда не применяли самоназвание для того, чтобы обозначить энца, принадлежащего к другой этнической группе: для энцев из другой группы они использовали иные этнонимы (этноним — название народа). Точно так же и соседствующие с энцами самодийские народы (тундровые ненцы и нганасаны, языки которых родственны энецкому) никогда не считали лесных и тундровых энцев одним народом и также использовали разные этнонимы для обозначения лесных и тундровых энцев. Поскольку во всех названных самодийских языках (тундровом ненецком, нганасанском, тундровом энецком, лесном энецком) название языка образуется на основе этнонима, получается, что язык тундровых энцев на всех этих языках обозначается иначе, чем язык лесных энцев. В таблице 1 можно посмотреть, как в этих языках называются тундровые и лесные энцы и их языки:

Таблица 1.

В настоящее время более приняты другие самоназвания и названия языков: тундровые энцы могут называть себя онэ энэчеɁ, а свой язык — онэ нау, лесные энцы пользуются схожими названиями: онай энчеɁ ‘лесной энец’, онай баз̌а ‘лесной ненецкий язык’. Слова тундрового энецкого онэ и лесного энецкого онай, конечно, родственны между собой, оба они обозначают ‘настоящий; обыкновенный’. То есть этнонимы онэ энэчеɁ ‘тундровый энец’ и онай энчеɁ ‘лесной энец’ изначально обозначали ‘настоящий человек; обыкновенный человек’. Также возник и этноним для обозначения тундровых ненцев — ненэй ненэцьɁ (используется этот этноним, как отмечается в словаре Н. М. Терещенко, преимущественно в ненецких говорах восточнее Уральского хребта, то есть в тех говорах, которые соседствуют с ненецким языком): ненецкое слово ненэй соответствует энецким словам онэ / онай и тоже означает ‘настоящий’, слово ненэцьɁ соответствует энецким словам энчеɁ / энэчеɁ и тоже означает ‘человек’. Полностью соответствующее (составленное исторически из тех же слов) сочетание есть и в нганасанском, однако оно как этноним не закрепилось: по-нганасански ӈануоɁ ӈанаɁсаɁ означает ‘простой, обычный человек’ (нганасаны используют в качестве саноназвания слово няа).

Так что сочетаниями онэ энэчеɁ, онай энчеɁ, ненэй ненэцьɁ, ӈануоɁ ӈанаɁсаɁ изначально называли человека не как представителя определенного народа, а как существо этого мира, противопоставленное сверхъестественным существам. И лишь позже эти сочетания в тундровом ненецком, тундровом энецком и лесном энецком закрепились в качестве этнонимов. Любопытно, что так могут возникать самоназвания и у других народов. Так, финский ученый Кай Доннер еще в начале ХХ века записывал, что общеселькупское сочетание шё̄шə-ӄум означает «человек (как антоним ло̄сə ‘дух’)». Между тем, именно это сочетание (в его современных вариантах шёш ӄум, суссе ӄум используется южными селькупами как самоназвание).

Самое интересное, что и слово ‘человек’ в самодийских языках, по всей видимости, исходно также означало ‘настоящий’ (то есть не сверхъестественный) — сравните, как похожи первый и второй компоненты сочетаний: онэ энэчеɁ, онай энчеɁ, ненэй ненэцьɁ, ӈануоɁ ӈанаɁсаɁ (в энецком колебания o ~ e в начале слова встречаются и в других случаях).

Итак, изначально для людей было важнее обозначить человека не как представителя определенного народа, а как обитателя настоящего, обычного мира в противопоставление сверхъестественному. Затем — важнее оказалось обозначить не большую группу, говорящую на близких языках, а локальную группу, объединенную общностью культурных традиций. Поскольку и тип хозяйства, и, например, такие важные в традиционной культуре вещи, как покрой одежды, отчетливо противопоставляли две группы энцев, они никогда не считали себя отдельным народом, как и их соседи-самодийцы. Термины «энец, энцы» (как и термины «ненец, ненцы», «нганасан, нганасаны»), хотя и имеют в своей основе самодийское слово, были введены отчасти искуственно учеными-этнографами в русле новой этнической и языковой политики, когда этнографические термины «эпохи царизма» заменялись такими отчасти искуственными «самоназваниями». Волна таких переименований прокатилась по многим этносам: юраки стали называться ненцами, енисейские самоеды — энцами, тавги — нганасансами, остяко-самоеды — селькупами, енисейские остяки — кетами, гольды — нанайцами, вотяки — удмуртами, вогулы — манси и т. д.

2. Общая характеристика

2.1. Общая численность носителей языка и соответствующей этнической группы

Сложно оценить численность носителей тундрового энецкого по данным переписей: в переписях никогда не проводилось деления на отдельные этнографические группы, соответственно, в переписях вместе учитывались и лесные, и тундровые энцы. В последней по времени переписи 2010-го года энцами (без деления на лесных и тундровых) назвали себя 227 человек, из них энцкий назвали родным языком 102 человека. При этом в переписи 2010-го был добавлен вопрос о владении родным языком — на него положительно ответили только 43 человека. Но необходимо помнить, что положительный ответ на вопрос о владении родным языком — это субъективное решение респондента: положительно могут отвечать люди, владеющие языком в очень ограниченной степени, например, те, кто может построить небольшой набор достаточно простых грамматически фраз и при этом никогда реально не пользуется родным языком, общаясь с представителями своего народа исключительно по-русски.

2.2. Возрастная структура носителей.

Молодежь и дети родным языком не владеют, носители языка практически отсутствуют и среди людей среднего поколения. Даже в начале 1990-х годов, то есть тридцать лет назад, языком в совершенстве владело несколько человек очень преклонного возраста и несколько людей поколения их детей. Сейчас использование языка, к сожалению, практически ограничено ситуацией общения носителей с исследователями языка: как язык общения тундровый энецкий уже не используется.

2.3. Социолингвистическая характеристика.

2.3.1. Степень угрозы исчезновения

Тундровый энецкий язык фактически близок к исчезновению. Как уже говорилось, прекращена передача языка от старших поколений к младшим — а это единственный фактор, обеспечивающий жизнеспособность языка. Очень сложно поддерживать язык, который человек не усвоил в детстве в семье. В такой трудной ситуации оказываются родные языки во всем мире: давление иноязычного окружения, влияние административно господствующего языка (используемого в образования, в магазинах, в поликлиниках, в учреждениях) — все это приводит к тому, что даже вполне хорошо владеющие родным языком люди чаще используют социально более востребованный язык, переходят на него и дома, и в результате обращаются к детям именно на этом социально более престижном языке. Для поддержания малых языков необходимы специальные меры. Причем инициатива должна идти с двух сторон, как со стороны государства, так и со стороны языкового сообщества.

2.3.2. Использование в различных сферах

2.4. Информация о письменности и ее наличии.

Официально принята письменность только на лесном энецком, однако теоретически эта графика может быть использована и для тундрового энецкого.

3. Географическая характеристика:

3.1. Субъекты РФ, в которых представлены компактное проживание носителей языка.

Носители тундрового энецкого проживают в Таймырском (Долгано-Ненецком) автономном округе. Несколько носителей в настоящее время проживают в поселке Воронцово (единственном, в котором проживают сейчас компактно тундровые энцы), несколько, по данным О. В. Ханиной и А. Б. Шлуинского, кочуют в настоящее время в тухардской тундре вместе с ненцами. К началу XX века территории традиционных кочевий тундровых энцев простирались от правобережья Енисейской губы на западе до освоенных нганасанами территорий на востоке. По данным Б. О. Долгих, тундровые энцы мигрировали на эти территории в XVII–XVIII вв. с более южных территорий.

Приведенные ниже три карты позволяют наглядно увидеть не только пути миграций, но и сокращение этнических территорий, связанное как с неуклонным уменьшением общей численности тундровых энцев на протяжении всего исторического периода, так и — в конечном итоге — с переводом их на оседлость в 1960-е годы.

Первую карту составил Борис Осипович Долгих {ссылка} (более подробно о нем можно прочитать здесь ). Эта карта — реконструкция расселения народов Сибири в XVII веке по данным ясачных (налоговых) документов русской администрации Западной Сибири. Тундровые эцы обозначны на ней как «сомату».

Карта 1

На Карте 2, составленной О. В. Ханиной, А. Б. Шлуинским и Ю. Б. Коряковым, отражены территории традиционных кочевий тундровых энцев в начале XX века (по данным Е. А. Хелимского, тундровые энцы окончательно ушли с правобережья Енисея к середине XIX в.)

На Карте 3 приведен фрагмент составленной Ю. Б. Коряковым карты, отражающей современное расселение носителей языков коренных маочисленных народов. На ней обозначено три населенных пункта, в которых сейчас проживают носители энецкого: самый северный — поселок Воронцово, место компактного проживания тундровых энцев, самый южный — поселок Потапово, место компактного проживания лесных энцев, и между ними — районный центр, город Дудинка, в котором, конечно, также можно встретить некоторое число и лесных, и тундровых энцев.

3.2. Общее количество населенных пунктов, в которых традиционно проживают носители языка.

Носители тундрового энецкого компактно проживают в единственном поселке.

3.3. Список населенных пунктов

Поселок Воронцово: этот поселок на правом берегу Енисейской губы, за полярным кругом — место основного компактного проживания тундровых энцев после перевода их на оседлость в 1960-е годы.

4. Характеристика исторической динамики:

Сложно оценить численность носителей тундрового энецкого по данным переписей. Во-первых, как уже говорилось, никакие статистические данные не учитывают две этнические группы энцев по-отдельности. Во-вторых, энцы как отдельный этнос появляются впервые в переписи 1989 г. — хотя, вероятно, именно энцы были одним из первых самодийских народов, с которым русские встретились в бассейне Енисея: как пишет Е. А. Хелимский, название основанного в 1601 году на реке Таз русского торгового города Мангазея происходит от ненецкого варианта названия одного из энецких родов: по-энецки этот род называется Могади, по-ненецки — Мӑӈганзи.

Некоторые сведения о численности сибирских народов ученые могут получить косвенным путем — на основании изучения документов российской администрации, утвердившейся на сибирских территориях после их вхождения в состав Российской Империи. По подсчетам Б. О. Долгих, сделанных на основании анализа ясачных документов, в XVIII веке численность тундровых энцев была около 800 человек (группа лесных энцев была приблизительно в два раза меньше); естественно, в этот период все они владели родным языком. Е. Хелимский отмечает, что к середине XIX численность обоих групп энцев сократилась приблизительно до 500 человек, то есть более чем в два раза. Причин этому было несколько: активное освоение русскими прилегающих к Енисею северных территорий, традиционно населенных именно энцами; спровоцированное экспансией русских «цепочечное» передвижение целого ряда этнических групп (лесных и тундровых энцев, северных селькупов, тундровых ненцев), результатом которого стали как различные ассимиляционные процессы, так и локальные военные столкновения; не в последнюю очередь — эпидемии заболеваний, с которыми до прихода русских сибирские коренные народы не сталкивались. Следующие статистические данные, как уже упоминалось, относятся к концу XX века — к переписи 1989 г. В этой переписи энцами (без деления на лесных и тундровых) записано всего 209 человек, в 2002-м году — 237 человек, в 2010-м году — 227 человек. При этом владение родным языком в 1989 г. отметили 110 человек, в 2002 — 119, в 2010-м энецкий назвали родным языком 102 человека, но отметили владение им только 43 человека (по оценкам ученых, носителей языка в действительности в три-четыре раза меньше). Таким образом, в конце XX — начале XXI вв. численность обоих групп энцев была стабильна и незначительно превышала 200 человек, то есть численность энцев сократилась примерно в шесть раз в сравнении с данными XVII века.

II. Лингвистические данные

II.1. Положение в генеалогической классификации языков мира

Тундровый энецкий относится к самодийским языкам ( {ссылка} ), в этой группе ближе всего к нему стоит лесной энецкий язык, несколько дальше — тундровый ненецкий, лесной ненецкий и нганасанский языки. Все языки объединяются в группу северносамодийских языков — это название отражает территории современного их распространения. Еще один язык, входящий в группу самодийских языков — селькупский: южные его диалекты распространены на Средней Оби и ее притоках (Васюган, Парабель, Кеть), северные — на реках Таз и Турухан. Самодийские языки, в свою очередь, образуют вместе с финно-угорскими языками уральскую семью языков Подробнее об уральской языковой семье можно почитать, например, здесь , по этой ссылке можно посмотреть карту распространения уарльских языков. Уральские языки занимают обширные территории Евразии: самые восточные представители этой семьи — это как раз самодийские языки, а самыми западными уральскими языками являются эстонский, финский и венгерский.

II.2. Диалектная ситуация

Диалектов внутри тундрового энецкого не выделяется

II.3. Краткая история изучения языка

Первый записанный на тундровом языке текст — молитва «Отче наш» — опубликован Николаасом Витсеном ссылка в 1692-м году. По поручению Николааса Витсена, посетившего Москву с посольством Нидерландов в 1664–1667 гг., в эти годы собирались сведения о языках Северной и Центральной Азии; одним из заданий было записать перевод «Отче наш» на исследуемый язык (помимо этого могли быть записаны, например, числительные). Запись этого текста относится к «донаучному» этапу исследования языка: «Отче наш» на энецком требовал кропотливой (и не во всех случаях стопроцентно надежной) лингвистической интерпретации, которая была сделана Е. А. Хелимским (E. Helimsky. The Enets Text of the Lord’s Prayer from the Witsen’s book // Е. А. Хелимский. Компаративистика, Уралистика. Лекции и статьи. Москва: Языки русской культуры, 2000. С. 60–67). Именно он с опорой на некоторый лингвистические особенности текста показал, что текст записн именно на тундровом (а не на лесном) энецком.

Начало научного изучения энецкого (как и других самодийских языков) связано с именем Матиаса Александра Кастрена , собравшего сведения по грамматике всех самодийских языков, словарные материалы по этим языкам и записавшего тексты на некоторых из них. М. А. Кастрен подготовил 600-страничное грамматической описание “Grammatik der Samojedischen Sprachen” (Грамматика самодийских языков), вышедшее в 1854-м году в Петербурге. Годом позже, в 1855-м, в Петербурге опубликованы словарные материалы “Wörterverzeichnisse aus den Samojedischen Sprachen” (Словарные списки самодийских языков). В обеих работах энецким языкам посвящен единый раздел, но М. А. Кастрен систематически отмечает зафиксированные им различия между лесным и тундровым энецким.

В 1970-е в экспедиции к лесным и тундровым энцам ездила Ирина Петровна Сорокина , в эти же годы под руководством А. И. Кузнецовой были организованы экспедиции к тундровым энцам МГУ им. Ломоносова. В этих экспедициях студентом впервые побывал у тундровых энцев Евгений Арнольдович Хелимский, который впоследствии стал одним из ведущих специалистов по изучению самодийских языков. В 1990-е годы он уж сам возглавлял экспедиции на Таймыр и в низовья Енисея, им собраны тексты на тундровом энецком и словарь (ок. 6000 входов), хранящийся в архиве Института Финноугроведения Гамбургского университета. А. Ю. Урманчиева работала с тундровым энецким в экспедициях Е. А. Хелимского в 1990-е г. и самостоятельно — в 2000-х годах. В 2000-е годы серию экспедиций к лесным и тундровым энцам провели А. Б. Шлуинский и О. В. Ханина с коллегами.

II.4. Основные лингвистические сведения (фонетика, грамматика, лексика).

II.4.1. Фонетика

Из всех северносамодийских языков тундровый энецкий, пожалуй, можно назвать самым мелодичным: если сравнить слова тундрового энецкого со словами лесного энецкого, нганасанского и ненецкого, окажется, что, неформально говоря, в тундровом энецком на один согласный приходится больше гласных, чем в словах всех остальных перечисленных языков. Ниже для сравнения приводится несколько родственных слов на северносамодийских языках.

Эта небольшая табличка позволяет увидеть, что слова тундрового энецкого наиболее «насыщены» гласными в сравнении со словами других языков. Это объясняется несколькими факторами.

Во-первых, в тундровом энецком, в отличие от лесного энецкого и ненецкого, сохраняются последовательности гласных (см. слова ‘береза’ или ‘рукав’). Во-вторых, в тундровом энецком образуются новые последовательности гласных, за счет выпадения -ӈ- или -м- между гласными ( см. слова ‘слой’ или ‘костный мозг’) .Эти согласные выпадают и в лесном энецком, но, в отличие от тундрового энецкого, образовавшиеся за счет этого последовательности гласных упрощаются и сокращаются. В-третьих, в тундровом энецком, в отличие от лесного энецкого и тундрового ненецкого, всегда сохраняется гласный в конце слова — в ненецком и лесном энецком целый ряд таких гласных не произносится ( см. последний гласный в словах ‘род’, ‘рукав’, ‘слой’). В-четвертых, в тундровом энецком никогда не произносится два согласных подряд: все сочетания согласных, которые были в прасамодийском языке (общем предке всех самодийских языков, существовавшем около 2000 лет назад), в тундровом энецком упростились, а вот в нганасанском и ненецком они сохранились ( см. слова ‘рог’, ‘род’, ‘ночлег’). Такие сочетания согласных упростились и в лесном энецком (это легко увидеть, если посмотреть на перечисленные слова в этом языке) — но в лесном энецком образовались новые последовательности согласных за счет того, что некоторые гласные в середине слова в лесном энецком не произносятся (см. слово ‘несколько’ в тундровом и лесном энецком).

Система гласных

В тундровом энецком представлены следующая система гласных (в приводимой ниже таблице в косых скобках указано, как в этой статье обозначаются звуки при передаче энецких слов):

Таблица 2

Как видно из этой таблицы, все гласные могут быть краткими и долгими. Гласные [u̇], [u̇u̇] встречаются только в первом слоге, остальные не имеют никаких ограничений на употребление в любом слоге слова.

Как уже упоминалось выше, в словах тундрового энецкого нередко встречаются стечения гласных (см. пуа ‘год’, пуонэ ‘позади’, ӈиа ‘дверь’, дюдеа ‘закончил’ и т.п).

Система согласных звуков тундрового энецкого достаточно богата. Следует особо упомянуть несколько звуков, отсутсвующих в русском языке. Во-первых, это межзубный звонкий звук [ð]; он произносится так же, как в английском — например, в начале слова this ‘этот’. В орфографии лесного энецкого этот звук обозначается русской буквой /з/, однако произносится он совершенно иначе, поэтому, чтобы не вводить читателя в заблуждение, в этой статье этот звук будет обозначаться знаком /з̌/ — так, как обозначается соответствующий звук в наганасанском алфавите: дополнительный знак над буквой (диакритика) обозначает, что этот звук отличается произношением от того звука, который обозначается русской буквой /з/.

Второй звук, также отсутствующий в русском, но знакомый нам по английскому языку — заднеязычный носовой [ŋ], в орфографии обозначается /ӈ/. Подобный звук произнсится в конце английского слова sing ‘петь’.

Третий особый звук называется «гортанный смычный», в транскрипции он обозначается как [Ɂ], в орфографии лесного энецкого он обозначается апострофом, но в этой статье будет использоваться знак /Ɂ/ —потому, что графически он более «заметный». Гортанный смычный не является фонемой ни в одном из знакомых большинству читателей языков, но чтобы представить себе, как он произносится, можно вспомнить русское разговорное отрицание Не-а! В этом русском междометии нередко отчетливо слышна пауза, граница между двумя гласными: после произнесения первого гласного как будто смыкается горло, и потом эта смычка размыкается перед произнесением второго гласного. В приводимой ниже таблице в косых скобках указано, как в этой статье обозначаются звуки при передаче энецких слов.

Таблица 3

В начале слова не могут встречаться [d], [δ], [j], [g], [x] и [Ɂ], в конце слова может встречаться единственный согласный — Ɂ. Это объясняется тем, что в энецком все согласные в конце слова перешли именно в гортанный смычный. То же самое произошло с большинством финальных согласных в других северносамодийских языках, но в селькупском эти согласные сохранились, например:

Таблица 4

Однако «память» о том, какой согласный был на месте финального Ɂ, сохраняется в тундровом энецком (как и в других северносамодийских языках): если поставить слово в такую грамматическую форму, где после финального гортанного смычного должен быть гласный, происходит «обратное превращение» гортанного смычного, ср., например, формы родительного падежа от слов, приведенных в таблице выше:

Таблица 5

Если мы теперь сравним эти формы родительного падежа с селькупскими словами, приведенными в таблице 4, мы можем сформулировать для энецкого гортанного смычного следующее правило: если в прасамодийском существительное оканчивалось на носовой согласный n (как слово ‘клещи’, или ŋ, как слово ‘рот’), при изменении формы такого существительного в тундровом энецком гортанный смычный перед гласным чередуется с нулем, если же в прасамодийском слово оканчивалось на другой согласный, в энецком при изменении формы такого существительного гортанный смычный перед гласным чередуется с тем согласным, который был представлен в этом слове исторически. Собственно, именно благодаря сравнению таких форм энецких слов (и слов других северносамодийских языков) с селькупскими словами мы и можем узнать, как звучало слово в самодийском праязыке, отделенном от нас двумя тысячелетиями.

Как уже было сказано выше, в слове тундрового энецкого не может быть два согласных подряд: все такие сочетания упрощаются (напомним это на примере слова ‘рог’: в тундровом ненецком это слово звучит как нямд, в нганасанском — как ӈамтə, а в энецком — как edo, то есть сочетание [md] упростилось в энецком и дало просто [d]). Мы уже немного знаем, о том, как ведут себя в тундровом энецком слова, оканчивающеся на гортанный смычный, в том случае, если нам надо образовать от них такую форму, в которой гортанный смычный должен оказаться перед гласным, гортанный смычный преходит в тот согласный, который был в слове исторически (в праязыке). А что происходит с такими словами в том случае, если к ним надо прибавить суффикс, начинающийся с согласного: ведь в этом случае у нас получилось бы сочетание согласных, которого в тундровом энецком быть не может. Действительно, такие сочетания упрощаются по особому правилу: в зависимости от того, какой согласный был в слове исторически. Поэтому в тундровом энецком почти все грамматические показатели имеют три формы — в зависимости от того, оканчивается ли основа на гласный (как, например, в слове кодо ‘нарта’), на гортанный смычный, который восходит к сонанту (то есть на гортанный смычный, который чередуется с /р/ или нулем в существительных, как, например, в словах ‘рот’, ‘клещи’, ‘три’ в таблице 5) или же на гортанный смычный, который восходит к согласному, сонантом не являющемуся (такие согласные называют шумными; они представлены, например, в словах ‘вода’, ‘чум’, ‘жир’ в таблице 5). Ниже приводится несколько форм от основ этих трех типов:

Таблица 6

Как мы видим, начальный согласный суффикса в тундровом энецком зависит от того, к какому типу относится основа. В таблице 6 это явление было проиллюстрировано на примере именных грамматических показателей; остается добавить, что формы глагола образуются по тому же принципу — в зависимости от того, на что оканчивается глагольная основа.

II.4.2. Морфология

II.4.2.1. Общая характеристика

В тундовом энецком, как и в других самодийских языках, богатая морфология. Все значения, и словоизменительные, и словообразовательные, выражаются суффиксами (префиксов в энецком, как и в других самодийских и уральских языках, нет).

II.4.2.2. Морфология имени

У существительного в тундровом энецком есть формы трех чисел: единственного, двойственного и множественного: энэчеɁ ‘человек’ ~ энэчегоɁ ‘два человека’ ~ энэчеоɁ ‘люди’.

В тундровом энецком различается семь падежей: именительный, винительный, родительный, дательно-направительный, местный, исходный и продольный. Иными словами, падежи делятся на две группы.

Первую группу составляют три падежа, обслуживающие самые частотные отношения между словами в предложении: именительный — падеж подлежащего (энэчеɁ дяз̌а ‘человек идет), винительный — падеж прямого дополнения (моди энэчеоɁ сооз̌из̌оɁ ‘я видел человека’), родительный — падеж, связывающий два имени в конструкции принадлежности (мэз̌о ӈу ‘шест чума’ — в тундровом энецком слово в родительном падеже всегда ставится перед своим хозяином, а не после, как в русском).

Вторую группу составляют четыре падежа, основными значениями которых является выражение пространственных значений: направительный (выражает значение направления: сурокодоɁ удя пуӈа ‘в миску мясо положил’, мэтоɁ таэз̌оɁ ‘к чуму подошел’), местный (выражает значение местоположения: мэконэ адуа ‘сидит в чуме’, а также инструмента или средства, при помощи которого что-то делают: тиаханэ канэда ‘поедет на оленях’, уз̌аханэ сэбута ‘руками рвет’), исходный (обозначает место, из которого уходят, из которого вынимают что-либо и т.п.: куроихоз̌о оз̌има ‘вылез из спального мешка’, тука кодохоз̌о оз̌иди ‘вынул топор из нарты’), продольный (обозначает движение вдоль чего-либо, по чему-либо протяженному: мораанэ дяза ‘идет по (песчаному) берегу’, каита уз̌ионэ дяз̌а ‘идет по следу своих товарищей’).

В таблице 7 приводится образец склонения в единственном и множественном числе двух существительных: уз̌и ‘дорога, след’ (основа этого существительного оканчивается на гласный) и мэɁ ‘чум’ (основа этого существительного оканчивается на Ɂ, который в некоторых формах чередуется с з̌):

В этой таблице в скобки взяты показатели, которые состоят из единственной фонемы — гортанного смычного. В современном тундровом энецком финальный гортанный смычный в этих случаях часто не произносится (в записях 1970-х гг. мы наблюдаем то же самое явление, так что этот процесс не связан с разрушением системы энецкого языка при переходе его носителей на русский). Это приводит к тому, что у основ на гласный могут совпасть целых шесть падежных форм: именительного, винительного и родительного падежей единственного и множественного числа (у основ на согласный, как мы видим на примере склонения слова мэɁ ‘чум’, полного совпадения форм в этом случае не происходит из-за употребления разных основ — мэ=, мэз̌о=, мэз̌у= — в разных падежах). У основ на гласный по крайней мере частичное различие падежей сохраняется в том случае, если в существительном есть притяжательный суффикс — показатель, указывающий на принадлежность предмета кому-либо: ‘мой’, ‘твой’, ‘его / ее’, ‘наш’, ‘ваш’, ‘их’. Дело в том, что форма притяжательного показателя «сохраняет память» о предшествовавшем показателе падежа (состоящем из гортанного смычного): по общему правилу: сочетание гортанного смычного и следующего за ним начального согласного притяжательного суффикса упрощается таким образом, что это приводит к изменению начального согласного притяжательного суффикса. Покажем это на примере притяжательной формы 3 лица единственного числа (‘его’) слова уз̌и ‘дорога, след’

Из этой таблицы мы уже узнали, что в тундровом энецком в существительном могут быть показатели не только лица и числа, но и показатели притяжательности. По функциям они соответствуют притяжательным местоимениям русского языка (‘мой’, ‘твой’ и т.д.), но употребляются чаще, чем они. Для примера приведем начало текста, записанного в 1977 году Ириной Петровной Сорокиной от Холю Николаевича Каплина. Под каждым энецким предложением подписан его перевод, полужирным в энецком тексте выделены существительные, в которых есть притяжательные показатели, в русском тексте полужирным выделены переводы этих слов. Если сравнить русский перевод с энецким текстом, мы уидим, что в русском притяжательные местоимения, которыми переведены энецкие притяжательные суффиксы, не всегда нужны, и иногда даже выглядят лишними с точки зрения естественности русского текста. Но в энецком языке эти значения выражаются не отдельными словами, а внутри слова (суффиксами), связь их с грамматикой сильнее, чем в русском языке, потому и употребляются такие формы чаще.

1. Бахуо ири мэнио-да ни.

Старик жил с (своей) женой.

2. Нэху ниоз̌и-ди.

Три сына у них.

3. Ни-ти аруоэхозо кадлэ кани.

(Их) сыновья когда выросли, охотиться пошли

4. Кадиаэхозоду кадя-зу казаби.

Поохотившись, добычу (свою) принесли.

Притяжательные показатели в тундровом энецком могут выражать значения, которые с принадлежностью предмета кому-либо прямо уже не связаны (так часто случается с грамматическими показателями: они могут приобретать новые функции, выражать новые значения, необходимые говорящим на данном языке). В энецком притяжательные показатели выражают значение определенности существительного — то есть указывают на то, что речь идет о том самом предмете, который говорящему и слушающему известен. В русском таких грамматических показателей нет, но в европейских языках они есть: это определенные артикли. Приведем пример еще из одного текста, записанного в 1977 г. Ириной Петровной Сорокиной от Ноуко Пилько. В этом тексте выделены все формы слова сарэ ‘дождь’:

1. Моди нэнэ эни но морагаз̌аэ канихо.

Мы с матерью за морошкой пошли.

2. Могахиз̌о таэни сарэаэ кани.

Когда в лес пришли, дождь начался.

3. Сарэ-з̌а куни каэз̌о, куа иро тэкарэо

Как дождь начался, под березой спрятались.

4. Сарэ-з̌а ага.

Дождь сильный.

В предложения (3) и (4) этого текста слово ‘дождь’ употреблено в форме сарэ-з̌a ‘его дождь’. Но чей — «его»?! Дождь вряд ли может кому-то принадлежать, да и текст рассказывается от первого лица («Мы с матерью за морошкой пошли»), так что и тут мы не находим никакого кандидата на то, чтобы определить, чей же это дождь. На самом деле, притяжательный показатель -з̌а (‘его’) употреблен здесь не в своем прямом значении: он указывает на определенность слова ‘дождь’, то есть на то, что рассказчик продолжает описывать тот самый, уже известный слушателю, дождь, который он первый раз назвал в предложении (2).

Если перевести этот текст на английский, как раз в тех предложениях, где в энецком употребляется форма сарэ-за ‘его дождь’, в английском слово rain ‘дождь’ будет употреблено с определенным артиклем the:

1. My mother and I went for cloudberries.

2. When we arrived at the forest, it started to rain.

3. As the rain started, we hid under a birch.

4. The rain is strong.

Приведем еще один пример, где энецкий притяжательный показатель не может быть понят как указывающий на принадлежность предмета какому-либо лицу, зато его употребление в точности совпадает с употреблением определенного артикля в английском:

Кайа-з̌а покорэɁ

Солнце село.

В этом энецком предложении с притяжательным показателем -з̌а (‘его’) употребляется слово кайа ‘солнце’. Совершенно понятно, что солнце никому принадлежать не может. Но точно также очевидно, что все всегда понимают, о каком солнце идет речь: это уникальный объект, и при любом его упоминании это существительное является определенным. Так же обстоит дело и в английском: перевод этого предложения будет звучать как The sun has set, то есть и в английском существительное, обозначающее это единственное в своем роде небесное тело, всегда употребляется с определенным артиклем.

Итак, мы уже познакомились с категорией числа, падежа и притяжательности, значения которых выражаются суффиксами, присоединяемыми к существительному. Нам осталось познакомиться еще с одной формой существительного, которая встречается во всех северносамодийских языках, но значение которой не так часто выражается специальными показателями (суффиксами, префиксами и т.п.) в языках мира. Это — так называемая предназначительная форма. В соответствии со своим названием она обозначает, что предмет изготавливается для какого-либо человека, или появляется для какого-либо человека. Показатель этой формы — суффикс -з̌o / -до / -то в единственном числе, -з̌и / -ди / -ти во множественном числе: мэ-то-диɁ мэ-з̌а-хаɁ ‘они-двое сделали чум для себя-двоих’, кодо-з̌и-наɁ мэибаɁ ‘давайте сделаем нарты для нас’, ӈаа-з̌о-баɁ ту̇би ‘божество для нас пришло’.

В трех приведенных примерах после показателя предназначительной формы (он выделен полужирным) стоят притяжательные показатели. Это, действительно, самый частый способ обозначить, кто, так сказать, получает выгоду от появления этой вещи. Но существительное в предназначительной форме может употребляться и без притяжательного показателя если тот, человек, которому предназначена вещь, обозначен существительным в родительном падеже: эсэда пагэ-зо ‘одежда для ее отца’ (в этом примере предназначительной форме пагэ-зо ‘одежда для кого-либо’ предшествует существительное в родительном падеже эсэда ‘ее отца’).

Осталось упомянуть три формы, которые могут быть образованы регулярно от любого существительного; по своему значению они напоминают падежи, но по некоторым свойствам все же о них о личаются. Это форма обладания, или совместности (нэ-саэ ‘с женщиной’, ни-дяэ ‘с именем’, мэ-чаэ ‘c чумом’), форма необладания, или отсутствия (нэ-сюз̌иɁ ‘без женщины’, ни-дюз̌и ‘без имени’, мэ-дюз̌и ‘без чума’) и форма, которая обозначает наступление какого-либо состояния (нарэо-Ɂаэ каниби ‘весна пришла’).

II.4.2.2. Морфология глагола

В тундровом энецком глагол согласуется с подлежащим по лицу и числу (так же, как во многих других языках, например, в русском). В примерах выделены лично-числовые показатели глагола (суффиксы, указывающие лицо и число субъекта, как в русских формах нес-у, нес-ём, нес-ёте): модиɁ кани-з̌оɁ ‘я ушел’, нэ кани-Ø ‘женщина ушла’, модинаɁ кани-баɁ ‘мы ушли’, и т.п.Но в энецком есть целых пять наборов таких лично-числовых показателей. И, например, глагол торо- ‘закрыть’ может принимать показатели всех пяти наборов:

(1) Мэта судео тэчи. Нииз̌а ку̇роихинэ тора-Ø, туда сарэ.

‘В чуме холодно. Она детей своих спальными мешками укрыла, огонь разожгла’

(2) Ниода мэкода тэз̌а, ниода у̇у̇таз̌а, баз̌ототаз̌а, ку̇роихонэ ниода тора-з̌а.

‘Ребенка своего домой привела, ребенка накормила, уложила, ребенка спальным мешком укрыла’

(3) Нииз̌а мэкода тэз̌а, нииз̌а у̇у̇тэз̌а, баз̌ототэз̌а, ку̇роихинэ чукуɁ нииз̌а торэ-з̌а.

‘Детей своих домой привела, детей накормила, уложила, всех детей спальными мешками укрыла’

(4) Ниохууз̌а мэкода тэз̌а, ниохууз̌а у̇у̇тахууз̌а, баз̌ототахууз̌а, ку̇роихинэ ниохууз̌а тора-хуу-з̌а.

‘Детей своих двоих домой привела, детей накормила, уложила, детей спальными мешками укрыла’

(5) Тиахинэ чуку дяаз̌а торэ-з̌оɁ.

‘Вся земля оленями покрылась’

Итак, перед нами пять предложений на энецком, в них глагол торо- ‘закрыть’ присоединяет пять разных лично-числовых показателей. Попробуем определить, от чего зависит выбор этих форм. Проще всего определить значение личных показателей в примере (5): во всех остальных примерах глагол торо- употребляется как переходный (это значит, что у него есть прямое дополнение: закрыть что-то, укрыть кого-то). А в примере (5) он употребляется как непереходный, точнее даже, как возвратный глагол (‘покрыться, закрыться, укрыться’). Действительно, то же значение, которое в русском языке у переходных глаголов передает возвратный, или рефлексивный постфикс -cя (сломать > сломаться, укрыть > укрыться, испачкать > испачкаться), в тундровом энецком у переходных глаголов передается особым набором личных показателей, или, иначе говоря, особым глагольным спряжением. Это спряжение так и называется — рефлексивное.

Проницательный читатель, возможно, заметил, что примеры (1)–(4) «слишком длинные», хотя эти примеры иллюстрируют употребление одного глагола, каждый из них или состоит из нескольких предложений, или (что почти то же самое), представляет собой сложосочиненное предложение. Зачем же в каждом примере понадобилось описывать несколько ситуаций, если надо показать употребление только одного глагола?

Разгадка кроется в том, что употребление остальных глагольных личных показателей в тундровом энецком непосредственно связано с тем, какую роль играет предложение в целом тексте. Начнем с примера (1). Легко заметить, что во всех примерах (1)—(4) у глагола торо- ‘закрыть, укрыть’ один и тот же объект: ребенок или дети. Но о чем говорится в примере (1)? О детях? Дети в этом примере упоминаются (она укрыла детей спальными мешками), но они — не главная тема этого фрагмента текста, который посвящен описанию общей ситуации в чуме. Этим пример (1) отличается от примеров (2), (3)и (4): главная тема высказываний в этом случае — именно дети, речь идет только и исключительно о них. В том случае, если прямое дополнение (иначе называемое объектом) не является главной темой всего высказывания, по правилам тундрового энецкого языка глагол необходимо употреблять в так называемом субъектном спряжении, как в примере (1). Субъектное спряжение (субъект — это то же самое, что подлежащее) называют так потому, что личные показатели этого спряжения сообщают информацию только о лице и числе субъекта, или подлежащего: если мы в примере (1) будем менять число слова ‘ребенок’ (единственное — укрыла ребенка, двойственное — укрыла двоих детей, множественное — укрыла детей) — это никак не повлияет на форму глагола ‘закрыть, укрыть’.

В примерах (2), (3), (4) объект глагола (дети / ребенок), как мы уже установили — главная тема всего высказывания. Поэтому глагол употребляется в так называемом субъектно-объектном спряжении. Это спряжение называется так потому, что в глаголе указывается не только лицо и число субъекта (или, иначе, подлежащего), но и число объекта (или прямого дополнения). Действительно, примеры (2), (3), (4) отличаются друг от друга только тем, что в примере (2) прямое дополнение (ребенок) стоит в единственном числе, в примере (3) — в двойственном, в примере (4) — во множественном. И глагол ‘закрыть, укрыть’ имеет в этих трех предложениях три разные формы. Каждая из этих форм образует отдельное спряжение: в (2) это форма субъектно-объектного спряжения при объекте единственного числа, в (3) — форма субъектно-объектного спряжения при объекте двойственного числа, в (4) — форма субъектно-объектного спряжения при объекте множественного числа.

Поговорим немного о системе времен глагола в тундровом энецком. В этом языке у глагола есть несколько временных форм: форма будущего времени, форма неопределенного времени и форма прошедшего времени. Самым интригующим на первый взгляд кажется название «неопределенное время». Эта форма названа так потому, что она может обозначать как ситуации в прошлом (кани — ‘ушел’), так и ситуации в настоящем (дяз̌а ‘идёт’). И при этом форма неопределенного времени — это самая основная, самая частотная гагольная форма энецкого языка. Казалось бы, неудобно: если одна и та же глагольная форма имеет значение и настоящего времени, и прошедшего времени, как понять, о чем идет речь: о чем-то, что уже случилось, или о чем-то, что происходит сейчас? На самом деле, никакого неудобства нет, потому что значение настоящего времени эта форма имеет только у глаголов несовершенного вида, то есть у таких глаголов, которые описывают незавершенные ситуации (дяз̌а ‘идёт’, у̇у̇ӈа ‘ест’, кодуа ‘спит’), а значение прошедшего времени — только у глаголов совершенного вида, то есть у таких глаголов, которые описывают завершенные ситуации (кани ‘ушёл’, тора ‘укрыл’, адэзоɁ ‘сел’). Одна и та же глагольная форма может обозначать разные времена в зависимости от совершенного / несовершенного вида глагола и в других языках, схожие глагольные формы, выражающие значение настоящего или прошедшего времени в зависимости от вида глагола, представлены, например, во многих языках Африки. Но не обязательно ходить за примерами так далеко: в русском языке тоже есть форма, значение которой зависит от вида глагола. Правда, в русском языке в этом случае мы выбираем не между прошедшим и настоящим, а между настоящим и будущим, но общий принцип остается тем же самым, ср. форму настоящее времени у глаголов несовершенного вида типа иду, несу, смотрю, ем и форму будущего времени у глаголов совершенного вида типа приду, отнесу, посмотрю, поем.

С формой неопределенного (настояще-прошедшего) времени в тундровом энецком вроде бы все понятно. Но тут же возникает следующий вопрос: если эта форма употребляется очень часто и при этом имеет значение прошедшего времени, зачем в тундровом энецком есть еще отдельная форма прошедшего времени?

Про энецкое прошедшее время надо рассказать подробнее, потому что оно очень необычно и с точки зрения того, как образуется эта форма, и с точки зрения того, как она употребляется. Обычно в энецком глаголе самую последнюю позицию, позицию в конце слова, занимают личные показатели, все остальные показатели (выражающие значение времени или, например, наклонения — выделены в примерах ниже), занимают позицию перед ними:

пу-ӈа-з̌a ‘он положил его’ (неопределенное время)

пу-да-з̌а ‘он положит его’ (будущее время)

пу-бу-та ‘если он положит его’ (условное наклонение)

пу-ба-з̌a ‘положил ли он его?’ (вопросительное наклонение)

пу-би-з̌а ‘он, говорят, положил его’ (наклонение неочевидного действия: инферентив)

пу-муну-з̌а ‘он, слышно, положил его’ (наклонение неочевидного действия: аудитив)

В этом ряду были перечислены формы, значение которых, вероятнее всего, вызвало у читателей много недоумений; но в свое время будет рассказано о каждой из них. Пока же нам важно, что каким бы «экзотическим» нам ни казалось значение, его показатель всегда занимает одну и ту же позицию в глаголе: перед личными показателями. Показатель прошедшего времени ведет себя иначе: он занимает в слове позицию после личных показателей: пуӈа-з̌а-си ‘он его положил’. Еще точнее будет сказать, что показатель прошедшего времени словно бы «приклеивается» в самом конце к уже готовой форме неопределенного времени:

При этом показатель прошедшего времени действительно «приклеивается»: он имеет три разные формы в зависимости от того, на какой звук оканчивается личный показатель: если личный показатель оканчивается на гласный, показатель прошедшего времени имеет форму -си (пуӈаз̌а ‘он положил’ > пуӈа-з̌а-си ‘он клал когда-то’), если личный показатель оканчивается на гортанный смычный, на месте которого исторически был какой-либо сонант, показатель прошедшего времени сливается с этим гортанным смычным и приобретает форму -ди (пуӈаз̌оɁ ‘я положил’ > пуӈа-з̌о-ди ‘я клал когда-то’), если личный показатель оканчивается на гортанный смычный, на месте которого исторически был какой-либо согласный, но не сонант, показатель прошедшего времени сливается с этим гортанным смычным и приобретает форму -чи (пуӈабаɁ ‘мы положили’ > пуӈа-ба-чи ‘мы клали когда-то’).

Нестандартное образование фомы прошедшего времени в тундровом энецком мы обсудили, теперь остается ответить на вопрос, зачем же все-таки в этом языке нужна отдельная форма прошедшего времени, если значение прошедшего времени обычно выражает форманеопределенного времени? Тут стоит напомнить, что форма неопределенного времени имеет значение прошедшего времени только у глаголов совершенного вида (типа ‘уйти’ или ‘съесть’), а вот у глаголов несовершенного вида (типа ‘идти’ или ‘есть’) неопределенное время обозначает ситуацию в настоящем. Это подсказывает первый, самый очевидный ответ на вопрос о том, зачем нужна отдельная форма прошедшего времени: надо же как-то выражать значение прошедшего времени и у глаголов несовершенного вида. Действительно, единственный способ сказать ‘он ел’ — употребить форму прошедшего времени у̇у̇ӈаси: форма неопределенного времени у̇у̇ӈа означает ‘он есть’. Но это только самая очевидная часть ответа на вопрос о том, для чего в тундровом энецком нужна особая форма прошедшего времени — но не весь ответ. Потому что форма прошедего времени може образовываться и от глагоов совершенного вида, и получается, что назвать ситуацию в прошлом по-энецко можно двумя способами: ‘он положил’ — пуӈаз̌а или пуӈаз̌аси, ‘он ушел’ — кани или каниси и т. п. Оказывается, что эти особые формы прошедшего времени употребляютсяв энецком в том случае, кога говорящий хочет подчеркнуть, что ситуация не просто произошла в прошлом, но что в настоящем эта ситуация уже точно не имеет места, что обстоятельства к настоящему моменту изменились. Вот хороший пример из мифологического текста, иллюстрирующий употребление прошедшего времени: ЧиэɁ мона сэйхоӈаз̌оди, чиӈади нэɁаэ канэби. ‘Вчера я увидел яйцо, а сегодня оно стало женщиной’. Конечно, с тем же значением может употребляться и прошедшее время от глаголов несовершенного вида: Иинокуо мэз̌оɁ коденэниɁ аачиɁ. Кунаа чике мэз̌униɁ? ‘Вон там были чумы рядом со мной. Где те чумы?’

Интересно, что в тундровом энецком этот показатель прошедшего может присоединяться не только к форме прошедшего времени, но и, например, к форме будещего времени, в этом случае будущее время превращается в форму, описывающую нереализованную, невозможную ситуацию: Тохонокунэ сито кусии абуно, сито нэз̌они нэходаз̌оди ‘Если бы я встретил тебя раньше, взял бы тебя в жены’ (пример из [Лабанаускас 2002: 54]) — ср. с предложением Сито нэз̌они нэходаз̌оɁ ‘Я возьму тебя в жены’, где употребляется форма будущего времени сама по себе, без показателя прошедшего времени.

Теперь перейдем к системе наклонений в тундровом энецком. В нем есть такие привычные нам наклонения, как изъявительное и побудительное. Есть наклонения чуть менее привычные — например, условное; объяснить употребление условного наклонения при этом не сложно: оно по значению соответствует условным союзам — таким, как русский союз ‘если’: кома-бу-то, удяз̌оро пирэɁ ‘Если хочешь, свари себе мяса’. Есть два наклонения, о которых интересно рассказать подробнее. Первое — вопросительное наклонение, как можно понять из названия, оно употребляется в вопросах (эти вопросы относятся к прошедшему времени). Можно сравнить вопросительное и утвердительное предложения:

Туда сарэ-ба-до? ‘Ты огонь зажёг?’ — вопросительное предложение

Туда саридо. ‘Ты огонь зажег’ — утвердительное предложение

Наверное, самое непривычное для русского читателя наклонение — наклонение неочевидного действия (в лингвистике такие формы принято называть эвиденциальными ). Чтобы понять, как употребляется это наклонение, надо сказать несколько слов о том, как мы можем получить информацию о какой-то ситуации. Самое простое — мы можем сами быть участниками такой ситуации (Я купил хлеба), можем увидеть что-то собственными глазами (Вижу: собаки бегут), можем, не видя, что произошло, тем не менее, восстановить картину произошедшего по каким-то оставшимся следам (например, можем сказать, увидев осколки: Я смотрю, кое-кто открывал буфет и мою любимую чашку разбил!), можем узнать о чем-то с чужих слов (Говорят, Маша уехала), можем не видеть, что происходит, но догадаться по какому-то сопутствующему звуку (Слышу, мой сосед пришел или Слышу, на улице дождь все сильнее льёт), можем понять что-то по своим физическим ощущениям (Чувствую, похолодало), можем, наконец, сделать предположение о какой-то ситуации на основании общих знаний о мире (Сейчас, после дождя, в лесу много грибов). В русском языке мы можем передать все эти значения, но описательно, построив довольно развернутую фразу: если мы ограничимся, например, фразой Петя пришел, слушатель не узнает, видели ли мы это собственными глазами, догадались ли потому, что услышали Петин голос, или увидели в прихожей его пально, узнали ли об этом от разговорчивой соседки и т.п.. Чтобы конкретизировать источник информации, по-русски мы должны добавить во фразу элементы вроде «cлышу, ...», «говорят, ...» и тому подобное. Но в тундровом энецком (как и в лесном энецком, ненецком или нганасанском) указать источник информации можно, употребив особые глагольные формы, образующие наклонение неочевидного действия. Почему оно так называется? Выше мы перечисляли источники информации на примере разных ситуаций. Эти примеры можно разделить на две группы: когда человек участвует в ситуации или видит ее собственными глазами он, так сказать, обладает всей полнотой информации о ней: можно сказать, что такие действия являются очевидными. Во вторую группу попадают ситуации, в интерпретации которых доля ошибки повышается, потому что человек вынужден полагаться только на какие-то косвенные свидетельства: например, на слух (но в интерпретации шума можно и ошибиться, приняв один звук за другой), на интерпретацию следов (но, может, чашку разбил вовсе не ребенок, а кошка), на чужие слова (но вдруг нас обманули, или узнали передаваемые нам сведения из какого-то ненадежного источника). Ко всем этим косвенными свидетельствами говорящий вынужден прибегать тогда, когда он ситуацию своими глазами не видел — именно поэтому группу глагольных форм, передающих такие значения, называют наклонением неочевидного действия (иногда лингвисты еще пользуются термином заглазное наклонение).

Итак, в тундровом энецком есть несколько форм наклонения неочевидного действия. Первая форма (лингвисты называют ее инферентивом) употребляется тогда, когда суждение говорящего основан на интерпретации каких-то следов произошедшего (Сэконэду ну̇из̌э удяз̌у дигуа, экиз̌о кунаадю каадобиɁ ‘На лице у них целой плоти нет — сильно болели, видать’) или на чужих словах (Удибачи: энэчеоɁ каабиɁ Дедосио соз̌охонэ ‘Мы слышали: люди умерли, говорят, на мысу Енисея’).

Вторая форма (лингвисты называют ее аудитивом) употебляется тогда, когда говорящий может полагаться на свой слух (Мэкоз̌о удедыз̌оɁ, канэунуз̌а ‘Из чума я слушаю: она ушла, слышно’) или на свои внутренние ощущения — говорящий, так сказать, прислушивается к себе (УзайɁ деунуз̌а ‘Рука у меня болит’).

Третья форма (разные лингвисты называют ее по-разному) употребляется в том случае, когда говорящий опирается на общие знания о мире (в одном историческом предании девушка говорит говорит брату, который собрался свататься к сестре трех Ючи, известных своей жестокостью: Каадо коматадо? Буядо кадаадо ноɁ коматадо? ‘Ты, судя по всему, хочешь умереть? Судя по всему, хочешь пролить свою кровь?’ — пример из [Лабанаускас 2002: 122]).

II.4.2.3. Наречия и послелоги: вверх, вверху или сверху

В тундровом энецком, как и в других уральских языках, нет предлогов. Но есть слова, по функции похожие на предлоги, только они стоят после существительного, а не перед ним (потому они называются после-логи). И устроены они грамматически немного сложнее, чем большинство русских предлогов. Впрочем, и в русском языке есть такие предлоги, аналогия с которыми позволит лучше понять, как устроена система полелогов в тундровом энецком. В русском языке есть составные предлоги типа наверху лестницы или внизу лестницы. Они связаны по происхождению с существительными (верх, низ). Существительное в сочетании с таким предлогом всегда стоит в родительном падеже (в наших примерах это слово лестницы). Для выражения разных значений (нахождения где-то, движения куда-то, движения откуда-то) мы меняем форму самого предлога: на-верх-у лестницы, на верх-0 лестницы, с-верх-у лестницы. Устройство таких русских предлогов очень напоминает устройство системы послелогов в тундровом энецком — только, в отличие от русского, в тундровом энецком эта система гораздо более стройная и охватывает все значения (в том числе и такие, которые в русском выражаются обычными, неизменяемыми предлогами,: в, за, на и т.п.). По происхождению многие послелоги тундрового энецкого связаны с существительными, каждый из них может выражать четыре пространственных зачения (пребывания где-то, движения куда-то, движения откуда-то или движения вдоль чего-то), для чего изменяется форма послелога. Существительное в конструкции с послелогом всегда имеет форму родительного падежа. Приведем несколько примеров, иллюстрирующих употребление послелога iro- ‘под’ в четырех формах: в форме направительного падежа при указании на движение куда-либо (иро-Ɂ), в форме местного падежа при указании на нахождение где-либо (иро-нэ), в форме исходного падежа при указании на движение откуда-либо (иро-з̌о), в форме продольного падежа при указании на движение воль чего-либо (иро-онэ): Ку̇ба иро-онэ уз̌ада наɁа. Ку̇ба иро-нэ удя у̇ка аби. ‘Под шкуру (на нарте) руку сунул. Под шкурой мяса много, оказывается’.

Сыра ироɁ тоɁэз̌у. Сыра иро-з̌о эдокурииз̌у оз̌иɁ. ‘Под снег их спрятали. Из-под снега только рожки видны’.

III. Иллюстративные материалы

8. Образцы текстов (в орфографии или в транскрипции).

В качестве образца приводятсядва текста: текст «Таймень», записанный в 1973-м году К. И. Лабанаускасом от И. И. Силкина и опубликованный им в хрестоматии «Родное слово» (сохранена в орфография оригинала), и текст «Как песцов добываю», записанный в 1977 г. И. П. Сорокиной от Х. Н. Каплина.

Наро каре

1. Инэй пуггада тэз̌аз̌а. 2. Курэхарио каре пугаабиз̌оɁ. 3. ПориɁнуаɁ пеляɁ, сигаɁ пугаабиз̌оɁ. 4. Дедосиконэ суробаз̌а молэ кани. 5. Каре катома чиӈади соухума. 6. Инэй оддухонэ дяз̌уӈа погуӈа. 7. Моди чиӈади коддони нини адуаз̌оɁ 8. Тэнихони соӈаз̌о. 9. Кутойно порумаддоɁ комэлэз̌оɁ. 10. Поруди мимони куортагуа пено. 11. Кутохинэ инэни ноɁ сомобиз̌оɁ. 12. Тэйно оз̌идараха, пуадо тэйно модёраби. 13. Точикохоз̌ ань дюро дяхаɁ ноɁ солэоɁ. 14. Миггуа инэни дяз̌а. 15. Куройху агга каре дяз̌адарха. 16. Каре меро дяз̌э. 17. Молэ инэни ноɁ таез̌оɁ. 18. Моди соде лэуӈаз̌оɁ: «Инэ, сороɁ! 19. Сеодо канэ иддо батуоɁ! 20. Миггуа нодо дяз̌а!» 21. Кочи лэуӈаз̌оди, инэй ние удэɁɁ. 22. Баттумад комаси, бикоз̌о агга каре абори оз̌има. 23. Наро каре аби. 24. Инэй миггорио ние муɁɁ, каре то аборихоз̌о сэкораз̌а. 25. Инэй лэумунз̌оɁ: «Пебей, си литораɁɁ!» 26. Каре молэ инэни басиз̌а омаз̌а. 27. Ӈулио мимохон каре судиета дедаз̌оɁ. 28. Мимой тохоноконэ бэсез̌а оз̌има. 29. Морад каниз̌оɁ. 30. Пугай нони нэхабо. 31. Инэни неходда лэуӈаз̌оɁ: «Аба, коруо тэз̌аɁ! 32. Кабе бахуоддо ибута комаɁɁ мерчуон дяз̌оɁ!» 33. Корусай туо. 34. Дяродад комэлэз̌оɁ, лэумад комэлэз̌оɁ. 34. Корухонда карез̌а мотурокай пез̌а. 36. Моди моназ̌оɁ: «Инэни нене ӈуконэ карей кадаси абуни торэ маямиɁ диггудаси. 37. Каре кудахан дедачудабоси ӈукон аси абуниɁ». 38. Каре судез̌о инэй нутон нэхайɁ. 39. Инэй туна иреби, туна бэгга. 40. Инэй каре чихиз̌о, сэкулабиз̌о. 41. Аба бахуода куортагуэ пез̌а. 42. Буйез̌а чукучи куортаз̌а. 43. Моди тэйно моназ̌о: «Инэни соухума ноɁ каха пиолой соуа».

Таймень 1.

Мой старший брат стал ловить рыбу. 2. Разная рыба попадает. 3. Нельмы, щуки, пелядки, сиги попадают. 4. Лёд по Енисею уже прошёл. 5. Теперь уже хорошо ловить рыбу. 6. Мой старший брат ездит на лодке, ставит сеть. 7. В это время я сижу на санках. 8. Осматриваю стрелы. 9. Некоторые из них уже начали ржаветь. 10. Я стал чистить ржавеющие стрелы. 11. Временами посматриваю на старшего брата. 12. Видно, он всё занят работой. 13. Через некоторое время я снова посмотрел в сторону реки. 14. Что-то плывёт к старшему брату. 15. Кажется, какая-то большая рыба плывёт. 16. Рыба быстро плывёт. 17. Она уже достигла моего брата. 18. Смотря на это, я крикнул: Брат, берегись! 19. С испугу не перевернись! 20. Что-то к тебе плывёт! 21. Хотя я крикнул, но мой старший брат не слышит. 22. Он хотел повернуться, а из воды показалась голова большой рыбы. 23. Оказывается, это таймень. 24. Брат не успел что-либо сделать, как рыба схватила его за голову. 25. Брат, слышно, крикнул: «Младший брат, спасай меня!» 26. А рыба проглотила уже половину моего брата. 27. Я выпустил одну стрелу по рыбе. 28. Стрела прошла насквозь рыбы. 29. Я подошёл к берегу. 30. Потянул за сеть. 31. Я крикнул жене моего старшего брата: «Аба, неси нож! 32. Если не хочешь видеть своего мужа мёртвым, торопись». 33. Она подошла с ножом. 34. Стала плакать, кричать. 35. Ножом она стала пороть рыбу. 36. Я сказал: «Если б мы вместе с братом ловили рыбу, такой беды бы не было. 37. Я подавно застрелил бы рыбу, если бы мы были вместе. 38. Мы вынули брата из рыбы. 39. Оказалось, что он ещё жив, ещё дышит. 40. Брат изжёван рыбой, измят. 41. Аба стала мыть своего мужа. 42. Кровь всю счистила. 43. Я так сказал: «Для излечения моего старшего брата хорошо бы достать шайтан».

Кунадю сэзако катазо

1. Нарано колышказ̌ыни адтадаз̌о. 2. Камекуэно мо дехотуз̌уни, кунонэ аду сырано. 3. Кэрахаду дютэро ни дя ӈута унатагуаз̌о. 4. Тоз̌очикохоз̌о дя баго мэз̌аз̌а. 5. Карени то пудаз̌о, тий мадуно. 6. Карени тийбуту тара. 7. Сэз̌ако тийба каредо дяз̌а (комаз̌а.) 8. Карени тийдегуаз̌о. 9. Карей тиида багохонэ ӈулио дерихонэ. 10. Тоз̌чикохоз̌э багой нэтэдабо. 11. Сэз̌ако омадуно. 12. Чики дяахаз̌оду иахаз̌аду канэ. 13. То дябуонэ чики удяз̌туконэ сэз̌ако отагуэно. 14. Удяз̌туз̌уни багоз̌о соборэго дядо мээз̌о. 15. Отуз̌но дёгуни тиедаз̌о. 16. Дёгуни удяз̌туни посютэ тиедено. 17. Сенихоа дядо тиедено. 18. Нехуру дере модыхонэ кодуз̌одено. 19. Сэз̌око дёгудо кабунэда кодэда. 20. Сэз̌акой дёгухоз̌ода каарабу мякони кадабо. 21. Из̌уабо, кодэтэгуэ. 22. Кобада кобурабь. 23. Дюута каарабо. 24. Тоз̌чикохоз̌ кобада мез̌аз̌о. 25. Удяда бункидо бэруабо. 26. Тэйно сэз̌око ката.

Как песцов добываю

1. Весной я колышки ставлю. 2. Готовлю место для силков, где они будут стоять зимой. 3. К каждому холмику землю в кучу собираю. 4. Потом земляные ямы делаю. 5. Рыбу туда кладу, чтобы протухлая была. 6. Нужно, чтобы рыба протухла. 7. Песец на протухшую рыбу идет. 8. Я рыбу квашу. 9. Рыба тухнет в яме один день. 10. Потом яму открываю. 11. Чтобы песцы покушали. 12. От этого места чтобы не ушли. 13. Все лето этой приманкой песцов кормлю. 14. С приманкой пять ям в земле делаю. 15. Осенью капканы ставлю. 16. Капканы с приманкой по кругу ставлю. 17. В нескольких местах ставлю. 18. Через три дня проверять (смотреть) буду. 19. Если песец попадет в капкан, замерзнет. 20. Песцов из капкана вынимаю, домой приношу. 21. Подвешиваю, размораживаю. 22. Шкуру обдираю. 23. Жир снимаю. 24. Потом шкуру выделываю. 25. Мясо собакам бросаю. 26. Так песцов добываю.

9. Аудиозаписи речи.

В качестве образцов энецкой речи приводится аудиозапись, сделанная К. И. Лабанаускасом от Холю Каплина в 1970-е годы .

Тексты на тундровом энецком с аудио- и видео-записями есть в этом корпусе . В этом корпусе, подготовленном О. А. Ханиной и А. Б. Шлуинским, представлены тексты на тундровом энецком и лесном энецком (аудио, транскрипция, лингвистический разбор каждого предложения, перевод). Корпус доступен по договоренности с его создателями, их контакты можно найти на заглавной странице корпуса.

10. Видеозаписи речи.

Сказка «Сирота», записанная в 2000-е г. в пос. Воронцово А. Б. Шлуинским и О. В. Ханиной от Ирины Пайковны Кошкаревой (в девичестве Туглаковой).

11. Фото носителей языка.

Фотографии носителей из коллекции А. Б. Шлуинского и О. В. Ханиной, сделаны ими в экспедициях в 2000-е г.

Валентина Пуяковна Надер, носительница тундрового энецкого языка.

Владимир Аякович Турутин, носитель тундрового энецкого языка.

Зоя Аяковна Вэнго, носительница тундрового энецкого языка.

Ирина Пайковна Кошкарёва, носительница тундрового энецкого языка.

Людмила Пудидовна Новоселова, носительница тундрового энецкого языка.

Марина Дёголевна Береговая, носительница тундрового энецкого языка.

Семен Дёголевич Силкин (с дочерью), носитель тундрового энецкого языка.

Сергей Касович Туглаков (справа), носитель тундрового энецкого языка.

12. Краткая библиография (учебные материалы, грамматики, словари).

Грамматики Грамматического описания тундрового энецкого на русском языке нет.

Есть грамматические материалы (парадигмы, фразовые примеры употребления различных грамматических форм) в обширном предисловии к монографии Казимира Изидоровича Лабанаускаса «Родное слово: энецкие песни, сказки, исторические предания, традиционные рассказы, мифы». СПб.: Просвещение: 2002.

Есть грамматическое описание тундрового энецкого на немецком языке, сделанное Матиасом Александром Кастреном на основе его записей, сделанных в 1840-х годах. Оно опубликовано в его книге «Грамматка самодийских языков», изданной в Санкт-Петербурге Императорской академией наук: Castrén, M. Alexander. 1854. Grammatik der samojedischen Sprachen. St. Petersburg: Buchdruckerei der Kaiserlichen Akademie der Wissenschaften

Есть грамматический очерк на английском языке, в котором сопоставляется материал лесного и тундрового энецкого: Khanina, Olesya & Shluinsky, Andrey. 2021. Forest and Tundra Enets // Abondolo, Daniel & Valijarvi, Riitta (eds.), Uralic Languages. London: Routledge, 2021.

Словари

Опубликованных словарей на тундровом энецком нет

Сборники текстов

Большой сборник текстов на тундровом и лесном энецком, записанных и подготовленных к изданию Ириной Петровной Сорокиной и Дарьей Спиридоновной Болиной, доступен на сайте Института лингвистических исследований РАН, в котором Ирина Петровна Сорокина проработала с 1967 года со самой своей смерти в 2021-м году. По этой ссылке можно перейти к текстам на тундровом энецком: ссылка

В 2002-м году издана книга Казимира Изидоровича Лабанаускаса «Родное слово: энецкие песни, сказки, исторические предания, традиционные рассказы, мифы». СПб.: Просвещение. В этой книге представлены тексты как на лесном, так и на тундровом энецком, записанные К. И. Лабанаускасом в 1970-е годы.

Архивные материалы

Словарь тундрового энецкого, собранный Е. А. Хелимским, в архиве института Финноугроведения в Гамбурге.

Видеозаписи текстов на тундровом энецком, сделанные А. Ю. Урманчиевой, в архиве CLARIN.

13. Карты распространения языка:

Карты есть выше

IV. Информация о внешних ресурсах

Информационно-статистический раздел про тундровый энецкий на сайте проекта «Малые языки России»: : ссылка Есть страница, посвященная энецкому языку, на сайте «Дети Арктики», на этой странице есть много полезных ссылок, однако на данный момент на этом сайте размещена инфомация (почти) исключительно по лесному энецкому — однако есть надежда, что он будет пополняться: : ссылка .